Почему?|Фэндом: Самурай Чамплу! (Дзин/Муген) |PG-16|Закончен

Название: Почему?
Автор: Гадкая Aneko-chan
Пейринг: Дзин/Муген
Фэндом: Самурай Чамплу!
Рейтинг: PG-16
Статус: закончен.
Размещение: где угодно, но с указанием, что автор я!

Вода утягивала вниз, сковывала, стесняла движения.
Только мутный блеск солнца сквозь зеленую толщу да пузыри последнего выдоха.
И все.
Шум в ушах, непонятный, странный.
И падать в эту ледяную бездну, кажется можно бесконечно…
Глаза, почерневшие, но еще с живым блеском потерянно смотрят перед собой. Не видя. Не понимая.
Тело, расслабленное и вялое, покачиваясь, опускается все ниже и ниже, и руки, как плети, шевелятся от малейшего волнения моря…
А волосы, жесткие когда-то, в воде стали мягкими, почти шелковыми. И цвет теперь насыщенней, чернее…
О чем думаешь, когда умираешь?
Ни о чем.
Разве что о том, что ты опустишься сейчас на илистое дно и сгниешь там, запутавшись в водорослях. А потом тебя обглодают рыбы, делая труп уродливым и безобразным…
В ушах только гул воды и дикий стук собственного сердца.
Вот легкие начинает рвать от недостатка кислорода. Мотаюсь из стороны в сторону, а потом от безысходности открываю рот и вдыхаю…воду.
Беззвучно захлебнувшись, поднимаю целую стаю пузырей и так и остаюсь с раскрытым ртом.
Перед почти закатившимися глазами мелькнуло что-то. Что-то белое. Метнулось и исчезло. И угасающий мозг уже не может четко зафиксировать это движение.
А потом что-то сильно и цепкое ухватило за шиворот, да так, что воротник врезался в горло, и потащило наверх.
Вода с каждым метром светлее.
Но время тянется надоедливо медленно и, кажется, что вот так подниматься можно целую вечность…
А потом яркое солнце ударило в лицо. И от ветра становится невообразимо холодно.
Только я все никак не могу вздохнуть. И лишь после нескольких мощных толчков в грудь из носа побежала вода, и я, корежась на песке, зашелся судорожным кашлем.
Наконец прихожу в себя и с трудом поверну голову, сморю на того, кто спас мою чертову жизнь. Сидит, бледный и мокрый, в порванном кимоно, которое сползло с плеч, оголяя спину и живот. Молча, дрожит, лихорадочно стуча зубами, и хмуро смотрит в землю.
А на груди уходящий под ребра длинный рассеченный порез сочится кровью. Кровь, мешаясь с водой становится розовой, она стекает вниз и впитывается в синее хаори, оставляя на нем расплывающееся бардовое пятно.
Как он открылся для такого удара?!
Злюсь на то, что он чуть не умер. На то, что я чуть не умер. На то, что этот очкастый хмырь спас меня. На то, что эту рану оставил ему не я, а кто-то другой.
Хочу что-то сказать, но не хватает сил. Получается лишь мычать и слюна, как у больного, пузыриться у меня на губах.
Дзин вздрагивает, выходит из транса и, перетянув грудь куском ткани из разодранного кимоно, пошатываясь, идет ко мне.
Молча, поднимает меня, безвольно повисшего на его руках, и взваливает к себе на спину как мешок.
Ткнувшись онемевшим подбородком в его затылок, я мысленно благодарю его за то, что он не произносит ни слова.
Не знаю, зачем ему возится со мной. Сам-то не в лучшем виде…
Я не люблю чувствовать себя так, будто что-то кому-то должен.
Со злобой даю обещание, что мы еще поквитаемся. Когда я тоже спасу его тощую задницу, я смогу убить его без угрызения совести.
И от этой мысли становится как-то легче…
Он тащит меня через лес, по какой-то едва заметной тропке. Интересно куда? Хотя, если честно мне плевать. Лишь бы было тепло и что-нибудь пожрать.
То ли от усталости, то ли зазевался, но Дзин спотыкнулся на ровном месте и мое гетто, соскользнув с ноги, с глухим стуком падает на притоптанную землю. А он, нагло сделав вид, что не заметил, прет дальше.
Совсем обалдел, сволочь?!
Ерзаю у него за спиной, но не получив ответной реакции просто впиваюсь зубами в его еще мокрые волосы и больно тяну на себя. Прям как узду у лошади.
Он шипит, и нехотя разворачивается. Долго примерятся как бы поудобней нагнуться, чтоб я не свалился и с горем пополам подняв гетто, одевает обратно.
Я тут же разжимаю зубы, и мы идем дальше.
Верней Дзин идет. А я просто смертельно устал…
• * * *
Просыпаюсь в какой-то покосившейся хижине, на жестком матрасе, закутанный в пропахшую прелью циновку и чувствую нечто похожее на счастье.
Рад, что я не сгнию в море. Меня не съедят рыбы. И вообще я умру только тогда, когда найду равного себе. А таких нет. Ну, только если Дзин…
Живот начинает урчать, требуя пищи.
Ворочаюсь, пытаясь понять где этот очкастый хмырь… С удивлением отмечаю, что его в хижине нет.
Свалил, гад.
И я бы даже не расстроился, но факт, что я настолько слаб, что даже не могу самостоятельно подняться, доводит меня до бешенства.
Так и лежу до вечера, в лихорадке, скрипя зубами от злости…
А Дзин пришел лишь когда за окном стемнело. Шумно ввалился в комнату из черной дыры прохода и чем-то загремел.
Я, ерзая на матрасе что бы хоть немного размять затекшую спину, хриплю ему вместо приветствия грязные ругательства, но он похоже мало что разобрал.
Зато когда Дзин разжег огонь, я увидел рядом с костерком небольшой пакет с рисом и здоровенную бутыль. Интересно, за какие деньги он это раздобыл?..
Благодарно затыкаюсь и, млея от долгожданного тепла, идущего от огня, жду, когда он приготовит еду.
Кормить меня к счастью не нужно, я могу есть и сам, только Дзину все же приходится поддерживать меня за спину.
Сам он тоже не в лучшем виде… У него наверно тоже лихорадка. Вон, лоб вечно мокрый от пота.
Трясущимися руками протягивает мне миску, а сам небольшими глотками прихлебывает из бутылки.
По запаху понимаю, что это саке.
-Лучшее лекарство! – Словно в оправдание говорит он.
Но сейчас мне не до этого. Я набиваю свой урчащий живот только что сваренным рисом, торопливо и жадно заглатывая большие порции.
Дзин с усмешкой смотрит на меня, тихо приговаривая:
-Да не торопись ты.
Ага, не торопись… Я несколько дней не ел. Да еще эта чертова болезнь… За собой бы лучше следил, очкастый!
Но я этого естественно не говорю. Не могу, с горлом что-то. Да и рот пока что у меня занят. Поэтому я только злобно поглядываю на него исподлобья, и вновь утыкаюсь в тарелку.
Меня бесит его ухмылка. Возомнил о себе невесть что…
Наконец наевшись, швыряю чашку в угол и, блаженно растянувшись на старом футоне, почти тут же забываюсь сном…
Как оказалось ненадолго.
Открываю глаза от того, что меня трясет, словно в припадке и с лица чуть ли не ручьями бежит пот. А Дзин, бегает что-то, суетится.
И чего это он?
И тут я вдруг понимаю, до чего хочу пить. Жажда. Дикая. Иссушающая. Кажется, что высохший язык намертво прилип к небу.
Мычу, хриплю, скинув с себя вонючую циновку, в панике мотаю головой. Пить… Пить…
Дзин выбежал куда-то вместе с чашкой, но я чувствую, что не дождусь его. На локтях ползу к стоящему у огня бутылю. Зубами срываю крышку и начинаю жадно глотать.
Теплая, терпкая жидкость опалила горло и огнем полилась в желудок.
Плевать. Язык смочила, да и ладно.
После нескольких больших глотков отставляю бутылку в сторону. Жажда прошла, зато началось головокружение. Потолок предательски дрогнул, покачнулся и стены принялись удлиняться, растягивая комнатку в бесконечный коридор. Откуда-то из черноты показалось белое пятно, на ходу превращающееся в Дзина.
Я пьяно заулыбался обветренными губами.
Какое у него лицо смешное. Нос исчез, глаза то поднимаются на лоб, то съезжают к подбородку.
И это чудовище лезет ко мне, тянется лапами, а я от него вяло отмахиваюсь, не стирая дурацкой улыбки.
«Видел бы сейчас себя, очкастый…» - ухмыляюсь я, но слова комкаются, путаются, превращаясь в нечленораздельные звуки.
Он, пыхтя, тащит меня на улицу, на свежий воздух. И тут короткая эйфория заканчивается и мне резко становится плохо…
От выпитого саке рвет мучительно и нещадно.
Захлебываясь в мутной жиже, льющейся изо рта и из носа, я буквально висну на руках придерживающего меня Дзина. До хруста дугой выгибаю спину в рвотном рефлексе, который подобно волне накатывает снова и снова. Желудок словно выворачивает на изнанку… Из меня вышла и рисовая водка, и сам рис, и что-то еще чего я похоже не ел. Еду, так и не успевшую перевариться, стало жаль до слез. Они и текли у меня по щекам, оставляя грязные дорожки. И не понятно, то ли это от жалости к самому себе, то ли от боли…
Потом пошла прозрачная жидкость, а потом с красным оттенком…
Когда все закончилось, Дзин кое-как умыл меня и понес обратно в дом. Но это я помню уже с трудом, так как был в полуобморочном состоянии...
Проснулся на рассвете. Не знаю, сколько я спал, но силы поприбавилось. Дзина у огня не было. Да и огня в принципе тоже не было. Угли едва тлели. Вздыхаю, ежась под циновкой, и поворачиваюсь на другой бок. Нос уткнулся в плечо этого очкастого хмыря. Он лежит, похудевший и вымотанный. И опять этот запах водки… Лихорадка у него не прошла…
Чувствуя, что тошнота подкатывает к горлу, стараюсь глубоко дышать ртом. Он, видя, что я проснулся, поворачивает голову ко мне и вяло интересуется:
-Ты как?
Смотрю на его ввалившиеся глаза с черными мешками под ними, на тонкий контур пересохших губ и усмехаюсь.
-Лучше чем ты… - Говорю это с трудом, прерывисто дыша после каждого слова.
-Ясно… - Безразлично шепчет он и, вернувшись в прежнюю позу, измученно упирается взглядом в потолок.
Только сейчас, со злостью, до меня доходит, что мы лежит рядом. Пригрелся, скотина.
-Зачем ты тут спишь? – Тихо, потому что на большее не хватает сил, бросаю я.
-Больше негде. Не нравится, устраивайся на полу. – Ровно отвечает он.
-Сам и устраивайся. – Хриплю я.
-Отстань. Что хочешь то и делай.
-А ну не указывай, что мне делать!
Дзин морщится, но больше ничего не говорит. И я, довольный тем, что его заткнул, успокоившись, осматриваю его дальше.
В глаза бросились свежие белые бинты, протянутые через все грудь. А их он, когда и где успел взять?
Вспоминаю о его ране.
-Кто это тебя? – Хмуро спрашиваю.
-Тот же, кто и тебя. – Ухмыляется он. – Однако его уже нет в живых.
В гневе нависаю над ним.
-Черт, его убить должен был я!
-Ты сам чуть не утонул. – Лениво бросил Дзин, сверкнув линзами.
Кошусь на эти ненавистные бинты. И тут же, не думая, принимаюсь их развязывать. Непослушные пальцы не справляются с тугим узлом. Я бешусь еще больше и, наклонившись, разрываю ткань зубами. Дзин кряхтит, шипит от боли, но не сопротивляется.
Наконец вижу то, что хотел. Багровый шрам, едва-едва затянувшийся тонкой корочкой, с воспаленными красными краями. Ровный и длинный. От хорошо наточенной катаны.
Провожу по нему пальцем, и Дзин тут же кривит лицо, срываясь:
-Не трогай, дубина.
Хмурюсь и, убрав его руку, чтоб не мешала, начинаю вылизывать шрам как собака. Дзин извивается, шипит, а я не отрываясь ни на секунду, работаю языком жадно и ненасытно.
Свободной рукой он вцепляется мне в волосы и задирает голову на себя, чтобы посмотреть в глаза. Понять, что я делаю. А вот я ни черта не могу понять по глазам за его дурацкими очками. Поэтому снимаю их и убираю подальше.
-Только раздави. – Сухо грозит он.
Скалюсь в ответ и, надавив ему на горло, заставляю снова лечь, чтобы опять приняться зализывать затянувшуюся рану.
Дзин, хрипит и тяжело дышит под моей рукой. И мне кажется, что ему все это нравится.
Он так смешно постанывает.
Все превращается в игру, цель которой заставить Дзина поизвиваться подо мной. Стереть эту скучающую мину на его лице.
Будет знать, как ухмыляться.
Наваливаюсь на него, изнеможенного, и принимаюсь кусать шею и уши. Он мотает, вертит головой, пытаясь освободиться, но безуспешно. Все силы уши на то, что бы выходить меня.
Расслабься, очкарик. Прими это как благодарность.
Провожу сжатыми губами по тонкому запястью и загрубевшей ладони с дрожащими пальцами. Удивляюсь, как такая немощь как он может так крепко держать в руках катану. Насильно сгибаю его ногу в колене, чтобы далеко не тянуться, и ощупываю тонкие щиколотки. Рука шарит по худой, длинной ноге и скользит по едва выраженным ягодицам.
Тощий как скелет. Кости, обтянутые кожей!
Переворачиваю его на живот и массирую спину и костлявые плечи. Прощупываю каждую выступающую косточку, отслеживаю каждый незаметный рубец. Впрочем, их, рубцов, не так уж и много.
Потом снова переворачиваю и вожу ладонями по груди, по выпирающим ребрам. Чутко ловлю каждый вздох, каждый всхлип.
Странно, что эта бледная сволочь такая чувствительная!
Когда вновь начинаю кусать уши, Дзин вдруг резко сжимает мою голову и, притянув к себе, целует прямо в губы. Воспользовавшись моим замешательством, без труда проникает в рот и начинает посасывать мой язык.
Вот гребанный извращенец!
Однако это слишком приятно, что бы сразу отстраниться. Еще немного изображаю удивление, а потом все же отпихиваю его от себя, вытирая тыльной стороной ладони мокрые губы.
-Ты чего это целоваться лезешь?
-А ты чего вообще ко мне лезешь? – Ответ в тон.
Но его сильно трясет и, кажется, это уже не от лихорадки.
Растягиваюсь в улыбке и, закинув руки за голову, отвечаю с восторгом:
-А что, не понравилось?
Он косится на меня презрительно и спокойно отвечает:
-Нет.
-Ну конечно. А это я за тебя стонал, получается? – Довольно отмечаю, что он краснеет.
Правда, странно. Какие-то красные пятна по щекам.
-Не лезь. – Зло бросает он, заметив, что я вновь пододвигаюсь к нему.
-Что хочу, то и делаю.
Его возмущение затыкаю неумелым поцелуем, и он на удивление быстро сдается.
Хочется…
Хочется, дернув за волосы, задрать его голову, подставив моим зубам белую незащищенную шею.
Стони, сволочь, стони.
ЦЕНЗУРА
И все это утро, тереться об его губы своими, шершавыми и сухими. Чувствовать теплое дыхание и легкий запах саке. Все это становится чем-то необходимым. Даже должным.
И когда он отстраняется, я ворчу, кусаю его и вновь тянусь ко рту.
Видеть его лицо близко-близко. Без дурацких очков и высокомерной ухмылки.
Необходимо.
Почему?..

классненько

Нуна Смерти wrote:классненько

стараемсО)